Душан Глигоров и Батыр Моргачёв на премии АПКиТ
Батыр, поздравляю с заслуженной победой. «Трасса» – сериал, по достоинству оцененный и зрителями, и признанный критиками лучшим в прошлом году. Теперь его выделила профессиональная индустрия. Кроме вашей премии проект еще отметили в номинациях «Лучший сценарий» и «Лучший сериал». Каков триумф на вкус?
Я очень рад получить эту награду. Тот интерес, который возник у зрителей и профессионалов киноиндустрии к нашему проекту, говорит о том, что люди хотят смотреть не только развлекательный контент, но и сложные фильмы, где просмотр - работа, а наслаждение от просмотра – это наслаждение от проделанной работы. Возможность говорить на такие непростые темы и говорить о них киноязыком, в группе талантливейших людей – большое счастье.
После «Трассы» вы сняли «Аутсорс», награды за который, уверена, еще впереди. Это девятая ваша картина, сделанная с режиссером Душаном Глигоровым. Работать вместе душевно или уже душновато?
И то и другое – такая смесь! Я, конечно, шучу, что он робот, но во многом так и есть. Он спит по три часа, когда идут съемки. После 14-часовой смены ночью рассылает бесконечные комментарии в чаты, приезжает на площадку раньше всех, четыре часа готовится к следующей смене. Он очень подробный режиссер, который не оставляет без внимания вообще ничего. Работать с ним – всегда испытание, потому что нужно достать всего себя. Если думаешь, что ты уже всего себя достал, то он достанет еще. Но мы сработались. Главный вызов для нас состоит в том, чтобы не заняться самокопированием. Мы всегда ищем новое художественное решение, новый смысл. Мы как бы бросаем вызов друг другу – заходим на территории неизведанные, некомфортные.
В случае с «Аутсорсом» в чем был вызов?
Это был большой эксперимент, ни я, ни Душан не работали в таком жанре. Мы буквально по острию ножа ходили. Существование, в котором находятся герои, и концептуальное визуальное решение очень рискованные. Когда все уже снято, ты смотришь проект и думаешь: надо же, как интересно получилось. Но на уровне замысла, когда ты говоришь продюсерам, что мы хотим снимать тюрьму под аккомпанемент барочной музыки и чтобы это было похоже на живопись Фрэнсиса Бэкона, никто вообще не понимает, о чем идет речь.
Мы задавались вопросами: как должны герои существовать? Как их камера должна видеть? Каждый раз это такое любопытное путешествие, и мы из картины в картину оттачиваем свой стиль, погружаемся в разные новые миры. И большое спасибо, что Душан меня зовет. Мы так срослись, что на смене можем даже толком не разговаривать, такой уже единый организм. Но нам по-прежнему интересно, и надеюсь, что будет интересно и дальше.
«Трасса»
трейлер сериала
Вы как-то сказали, что ваши отношения похожи на историю Клауса Кински и Вернера Херцога. Но вы же знаете, что на «Фицкарральдо» Херцог наставил на уставшего от испытаний и задумавшего было дезертировать Кински пистолет и сказал: «Если ты сейчас уйдешь со съемок, я застрелю сначала тебя, а потом себя».
У нас так страсти не кипят. Душан вообще мало похож на человека, который будет на кого-то пистолет направлять. Он очень деликатный и тихий. Но я один из немногих, кто считывает, когда он кипит как чайник.
А как это выглядит?
Видно по глазам. И он начинает грызть губы. Но при этом не выходит из себя, никогда никому не грубит.
А что его может взбесить?
Разные факторы в кинопроизводстве. Сложно снимать кино! Особенно когда не успели должным образом подготовиться. Когда у тебя дорогие артисты в кадре, каждая минута стоит очень много, и при таких условиях нужно выдать хороший материал. Мы оба перфекционисты и каждый раз повышаем планку. Я его подначиваю, а он меня. В этом смысле мы, да, оба как Вернер Херцог на «Фицкарральдо»: убиваемся, чтобы не уйти в тривиальность, в штамп. Такое провокационное по отношению друг к другу поведение генерирует ту энергию, которая переходит в фильм.
О сценариях, фильтрах и важности все разложить по полкам
А как вообще начинается работа? Вы подряд сняли серию очень трудных проектов: «Хрустальный», «Трасса», «Аутсорс», они такие душевынимательные. Приходит сценарий, вы садитесь…
Если приходит сценарий, это счастье! Как было с «Хрустальным» (сценарист Олег Маловичко. – Прим. ред.). Но, как правило, приходят первые две серии и синопсис, который вообще не гарантирует, что проект будет таким, как описан. Например, в синопсисе «Аутсорса» изначально было два времени: сегодняшнее и 90-е годы. Но почти сразу авторы поняли, что история может существовать только в одном временном пространстве. Так вот, приходит история, ты в этом видишь потенциал и начинаешь проминать. Общаемся с Душаном, потом узким кругом с художником и креативным продюсером, придумываем, озвучиваем мысли, предлагаем. Такой бренд-штурм происходит: о чем это, что это за такая материя, с чем мы сталкиваемся? Мы с Душаном многие вещи быстро подхватываем друг в друге, о многом спорим, но друг друга понимаем. Душан выслушивает разные мнения, и не потому, что у него своего нет. Он, как большой фильтр, дает возможность любому мнению пробиться или не пробиться.
Потом вы выезжаете на локацию, щупаете город, ощущаете его запах?
Да, ищем локации. Вот пример: продюсер Иван Самохвалов предложил две замечательные истории: сценарий «Трассы», а следом – «Аутсорса». Душан говорит: надо выбрать один из двух. Я отвечаю: надо брать оба. Душан сомневался, он ведь никогда не снимает параллельно, он весь в одной истории, до конца. Большинство режиссеров сняли проект и даже не сидят на монтаже – отдают материал режиссеру монтажа и только шлют комментарии. Душан от начала и до конца ведет всю историю до каждой склейки, до каждого музыкального удара, титра, штришка. Но тут пришли две классные истории, и я с Иваном Самохваловым его уговорили сначала полететь выбрать локации для «Аутсорса» на Камчатку. Этот полуостров хорошо было посмотреть зимой, в то время, когда и собирались снимать, я там много раз бывал. Стало понятно, что мы вернемся туда через год, «Аутсорс» шел после «Трассы». Это было правильное решение: летом Камчатка вообще выглядит по-другому – там все заросшее, нет той графики, которую мы искали. Мы вернулись с Камчатки и полетели готовить «Трассу». Были разные варианты локаций, но мы нашли чудесный район Кавказских Минеральных Вод. Он оказался просто невероятным кладезем красоты – архитектуры, природы, ландшафтов, дореволюционных и советских объектов. Когда мы уже снимали, поняли: Камчатка Камчаткой, но для «Аутсорса» надо снимать и интерьеры и миксовать их с местом действия. Параллельно со съемками «Трассы» стали присматривать объекты в Минводах и для «Аутсорса». В результате получилось, что «Аутсорс» снят в нескольких локациях: тюрьма – в Москве, барак Саши и Наташи, часть ресторанов, часть квартир – в Пятигорске, Кисловодске и Ессентуках. Потом мы переехали в Приэльбрусье. Там сняли бóльшую часть интерьеров «Аутсорса» – за окнами объектов мы искали горные пейзажи. Ресторан, гостиница «Иткол»… Я там отдыхал 11-летним ребенком и утащил группу спустя 25 лет, и там ничего не поменялось, все на своих местах! Там чудесная больница, поликлиника, детские сады; мы нашли много старых интерьеров, включая квартиры. Безусловно, художники дорабатывали интерьеры, где-то обои поклеили, подбирали дома без стеклопакетов, со старыми рамами. Но этот город Терскол вокруг завода по добыче вольфрама оказался настоящей копилкой интерьеров, сохранившихся с советских времен. Однако в этом городе, находящемся в горах, не было снега! И мы возили его в Тырныауз с Эльбруса! «КамАЗы» приезжали, вся группа с лопатами помогала раскидывать снег. И мы с Душаном тоже раскидывали снег.
Киноэкспедиция на Камчатку. На фото Душан Глигоров
фото из личного архива Батыра Моргачёва
О влияниях и референсах
Бытовые подробности очень интересны. Но вас отличает умение увидеть нечто, на чем выстраиваются ассоциации, смыслы. Работая над «Трассой», вы увидели в Минводах ржавчину в воде и сделали из этого обобщение: ржавчина, разъедающая людские души… На Камчатке вы увидели вулканы и сыграли на антитезе высокого, мощного, природного – и низменного, человеческого. Все это – свидетельство тонкого художественного вкуса. Откуда он у вас?
Мне сложно сказать, разные люди видят мир по-разному. Я родился в Москве в год Олимпиады в семье документалистов, у меня папа и мама – кинооператор и режиссер документального кино. В простонародье – режоперы. Они меня, брата и сестру с детства подключали ко всем проектам. Мы таскали пленку, находились на съемочной площадке.
Я абсолютно столичный ребенок, который жил в мосфильмовском доме, но который исколесил все советское пространство. Наша семья постоянно жила в киноэкспедициях: полгода на Байкале, полгода в Литве, Латвии и Эстонии, потом в Казахстане, в Киргизии. Моя любовь к Востоку тоже оттуда, к узбекским сюзане, которые висели у нас дома. Ташкент, Самарканд – все это меня питало. Папа еще занимался кинолюбителями и как-то возглавлял жюри любительского кинофестиваля в Тбилиси, так мы попали в гости к Параджанову.
У Сергея Иосифовича был такой принцип: все, кто приходил в дом, получали какой-то подарок. Мне он подарил национальный ремень с камнями, увы, он не сохранился. У Параджанова в доме был поднос, где можно было оставить деньги. Если у тебя было немножко лишней мелочи или рублей, ты клал туда. А если у тебя не было денег, мог забрать. Такая среда, атмосфера меня тоже формировали.
Я ходил в художественную школу на Тишинке, в 13 поступил в киношколу на Воробьевых горах, и это место тоже сильно на меня повлияло. Интересный факт: буквально на днях, спустя годы, меня позвали туда на встречу со студентами. У нас состоялся классный разговор. Я ведь помню, как к нам, юным, приходили великие люди на мастер-классы: кинооператор «Зеркала» Георгий Иванович Рерберг, Маргарита Терехова – была классная атмосфера. Меня сформировала эта киношкола. ВГИК – в меньшей степени, когда я туда поступил, не было шок-эффекта. А вот киношкола была камерным местом, оттуда вышло много невероятных людей, в том числе Юра Колокольников и Женя Цыганов, с которыми мы дружим, много операторов и художников, которые до сих пор в индустрии, например мой друг Ваня Гудков, снявший «Питер FM» и многие другие картины.
Эта та школа, в которую приходил Сарик Андреасян громить Тарковского?
Да, он был незадолго до меня (смеется. – Прим. ред.), и я даже заявил:
Ребята, если вас тут Сарик напугал, сказав, что любители авторского кино останутся без работы, могу успокоить: вы не останетесь без работы. Любите авторское кино, воспитывайте свой вкус, но и думайте, как с этим вкусом выживать на рынке.
Я правда вижу, что рынок задействует людей, которые воспитаны на авторском кино, у которых есть авторское видение. Обратите внимание на режиссеров и операторов, которые делают самые интересные проекты – мейнстримовские, на платформах. У них крутой авторский бэкграунд. Взять хотя бы Сергея Тарамаева и Любовь Львову – ребят, которые сняли одну из моих любимых картин «Зимний путь». Я не согласен с Сариком, что люди, которые любят авторское кино, будут прозябать в нищете.
Проблема, как мне кажется, шире. Сарик, видимо, имел в виду и то, что молодые люди, еще не выработав свой стиль, принимаются снимать «под Тарковского». Вот даже Наталья Мещанинова, которая на фестивале «Короче» проводит разборы полетов творчества молодых режиссеров, говорила, что надо запретить смотреть Тарковского, потому что начинающие убиты этим влиянием. И Юра Быков говорил, что «кинематограф Тарковского – тот дамоклов меч, который всегда будет висеть над режиссерами и во имя которого они будут придумывать длинные планы и не очень понятные темпо-ритмические ходы».
Думаю, глобально не в Тарковском дело. Если говорить шире, претензия была не к Тарковскому, а вообще к авторскому подходу. В моем представлении Тарковский – человек, который создал авторское кино, сняв «Зеркало». Безусловно, копировать и идти по его пути стилистически – тупик. Копировать то, что уже явилось миру, – занятие бессмысленное. Но умение, которое он пронес в своих фильмах, его опыт, безусловно, надо иметь в виду. Тарковский с его авторским видением снимал на тот момент блокбастеры. И его фильмы по-прежнему приносят деньги государству. Все прокаты, все показы уже окупили его картины, это, безусловно, коммерчески успешные фильмы.
А вы сами поклонник творчества Тарковского?
В целом он повлиял на меня. Очень люблю «Зеркало». Я учился у Вадима Ивановича Юсова, снявшего с Тарковским «Иваново детство», «Андрея Рублева», «Солярис», его влияние как оператора на мне очень сказалось. Но я не копировал, старался быть самим собой.
Находиться в диалоге с великими мастерами и искать себя – вот мой совет начинающим.
Я вижу в ваших фильмах влияние и западных мастеров. Например, Дэвида Финчера. Ощущение, что вы с Душаном делаете расширенную версию его высказывания «Семь», потому что снимаете антологию человеческих пороков, исследуете, до какой низости еще может докатиться человек. Это только мое ощущение или вам реально это интересно?
Я очень люблю Финчера и оператора Дариуса Хонджи, который в том числе снял фильм «Семь». Безусловно, мы с Душаном творчески находимся в христианском поле морали, культуры и этики. Но я бы не сказал, что препарируем человека как порочное существо и раскладываем его по полочкам грехов. У человека есть разные стороны – какие-то более темные и разрушительные. Мы и в этом поле исследуем человека. Но не действуем по принципу: ага, отработали один грех, переходим к другому… Концептуально мы не ищем прямых отсылок к конкретным заповедям. Стараемся видеть тему чуть шире и препарируем ее скорее с психоаналитической точки зрения. Если продолжить разговор про влияния, то в режиссуре мне очень близок Ларс фон Триер и его фильмы. Считаю, что он великий гуманист, как и Тарантино.
Забавное наблюдение. Я тоже всегда подозревала, что люди, которые выглядят как мизантропы, на самом деле гуманисты.
Самые большие гуманисты! Фильмы Тарантино, которые полны крови, говорят не о том, что надо этим наслаждаться, а о том, что надо задуматься. Картина «Однажды в… Голливуде» о том, как большая медиамашина распространяет через блокбастеры идею насилия, как насилие становится нормой, фаном. Михаэль Ханеке, тоже близкий по духу режиссер, исследует темные стороны, но при этом не обвиняет, пытается разобраться в человеке и поговорить со зрителем о важном. «Видео Бенни» – просто страшное кино. Или «Белая лента». Но в этих как бы жестких фильмах много любви к человеку. Надеюсь, что и наши фильмы считываются так. Мы призываем всем вместе подумать, как это темное в нас проработать, не замолчать, не оставить без внимания.
«Аутсорс»
трейлер сериала
Последняя сцена в «Аутсорсе» – оммаж «Однажды в… Голливуде»?
Я так не думал. Мы в каком-то смысле передали привет самим себе, нашему сериалу «Химера», где в последней сцене герой Александра Кузнецова тоже смотрит прямо в кадр. Мы погрузили портрет Вани Янковского как бы в мишень снайперской винтовки, соединив те линии, которые были на стене, в композиционную историю. Это не оммаж, это диалог со зрителем. Фильм не дает ответа на те вопросы, которые ставит. Мы не пытаемся кого-то учить жизни, мы стараемся спровоцировать зрителя на ответы.
О жанре и смехе сквозь слезы
Возвращаясь к теме христианской культуры: ведь в портрете Ивана в снайперском прицеле еще и считывается крест.
Да, и это тоже определенный пласт для мыслей.
Я смотрела на крест, и взгляд Вани становился очень пугающим. Мы обсуждали жанр «Аутсорса» в подкасте Оkko «Художественный смысл». Мне кажется, Душан Глигоров сильно кокетничает, когда называет сериал черной комедией. Что он для вас?
Когда снимаешь кино, особенно в современном постмодернистском мире, в мире постиронии, жанры уже настолько не чисты в своих проявлениях, что говорить о каком то конкретном жанре – вопрос скорее к киноведам. Работая над проектом, мы скорее ищем правильную интонацию, пытаемся сделать интересное кино. Мы нащупываем материал, разбираем, где должно быть страшно, где так страшно, что аж смешно. В «Аутсорсе» специфический юмор: смешно там, где невыносимо страшно, больно и абсурдно – смех рождается как защита. Мы следуем принципу как в японском четверостишии: «Слезами омытое сердце снова смеяться готово».
То, что мы хотели вызвать страшную эмоцию, это факт. Но мы также давали людям на протяжении серий промыть органы своего восприятия, чтобы слезы сквозь страх и смех очистили восприятие, чтобы можно было протянуть внимание зрителя от серии к серии и подвести к финалу. В этом смысле сериал действительно можно назвать черной комедией. Это точно не драма, в ней есть сильный комедийный жанр. Это проект смешанных жанров.
Я для себя завернула его в упаковку «христианская притча».
Парадокс этого фильма и залог его успеха в том, что он дает возможность существовать разным трактовкам. В этом и есть художественная цельность сериала. Если говорить чисто про идеологию проекта, то зачем плодить Новый Завет или учение Ницше, Достоевского и Фрейда? Мы находимся в поле художественного высказывания, и оно многогранно. Поскольку мы живем в эпоху постхристианского мира, я бы назвал нашу историю даже не притчей, а христианским анекдотом. Притча предполагает ноту серьезности, а тут есть анекдотический момент.
Я к чему веду. Некоторые критики судили сериал по канонам бытовой истории, и им не хватило, например, бэкграунда героя Янковского: почему его перевели из одного города в другой, почему нам не показывают, как он познакомился с женой. А вот мне, воспринимающей сериал как христианскую притчу, всего хватило, мне этого бэкграунда совсем не нужно, потому что для меня Костя – умозрительная фигура, функция.
Вы правы, «Аутсорс » не классическая драма с арками, где копают, что случилось с героем в детстве. Это в «Трассе» мы в детективном формате расследовали вместе со зрителями, как случилось, что с героиней произошли такие события, что является отправными, триггерными точками и так далее. «Аутсорс» – история вообще не такая. Искать в притче, что у кого было в детстве?! Мы видим героев в данной ситуации, как они взаимодействуют в данную секунду. Что в притчевом сказании мы подразумеваем под фигурой Кости? Безусловно, это метафизический персонаж.
Дьявол?
Можно его назвать Воландом, можно назвать чертом, карателем. Одно точно: мы не снимали фильм про маньяка с комплексом бога, нам было неважно, били ли его родители и отрезал ли он лапки жабам. Мы снимали другое кино – притчевое, вы правы, и делали это намеренно, для нас в этом был вызов. Думаю, что, объясняя героев, мы бы сильно упростили историю.
Про актеров и витрувианских людей
«Аутсорс» – редкий проект по актерскому ансамблю. Вы подарили каждому по бенефису, и Иван Янковский тут не переигрывает остальных.
Ваня душевный, невероятно работает с партнерами, очень тонко. Тем, кто слабее, он помогает выступить больше и сильнее. Там, где он может превзойти партнера, пытается потушить себя, потому что видит всю грань фильма. Бывает так: кино классно снято, а фильма нет, потому что, например, оператор всех задавил своей работой. Если операторская работа хороша, а все остальное нет, значит, чем-то не тем занимался. В этом смысле Душан умеет создавать ансамбли, это его дар.
Как он, кстати, работает с актерами?
Он шепчет им что-то на ушко. Делает все очень просто, точно понимая, что ему надо.
А с вами как с оператором обсуждается кастинг?
Да, но я не принимаю решений. Душан иногда советуется, скидывает пробы. Я вообще люблю на пробах присутствовать, потому что я актерский оператор, и мне важна фигура артиста. Считаю, что наряду с художником и режиссером актеры – соавторы истории. Многие не разделяют моего мнения. А вот Душан – слышащий режиссер. Ему интересны разные мнения. Но примет он свое решение. Я с ним советуюсь и про визуальные вещи, это абсолютно нормально. Люди, которые тебя окружают, дают тебе быть интереснее. Одному снимать кино нельзя, надо вместе.
У вас замечательные крупные планы. Мне кажется, что Мила Ершова после этого фильма поднимется на другой уровень карьеры. Вы даже добились ее портретного сходства с Кариной Разумовской, они действительно выглядят как мама и дочь. Это специально?
Конечно, мы пытались найти сходство. Карина с самого начала сказала мне: «Уродуй меня, пожалуйста». У них с Милой не сильная разница в возрасте, и гримеры Карину специально старили, делали морщины, заламывали овал лица.
Карина Разумовская
кадр из сериала «Трасса»
Никто и не узнал поначалу Разумовскую, пока она шапку не сняла.
Да, она мастерски перевоплотилась. Она большая актриса, мы с ней уже три проекта сняли. Работать с ней – невероятное удовольствие. Она такая же дотошная, как и мы с Душаном. Помню, как снимали сцену в «Трассе», когда она говорит с отцом. Дубль шел 10 минут, сцена вызывала очень много вопросов у Душана на этапе текста, потому что очень долгая. Я снимал с рук, находясь в разных положениях, – физически непростая история. Но у меня каждый раз на монитор камеры капали слезы от ее игры. А Карина, как робот, делала сложную сцену все круче и круче. Дубли были не потому, что она плохо играла, а потому, что надо было набрать ракурсы, чтобы склеить монтажно. Это было какое-то путешествие!
Потом я зашел на плэйбэк и увидел Душана с глазами на мокром месте, что не очень свойственно ему, и мы вышли на улицу. Там светило солнце, и было очень классное ощущение того, что мы сделали большую и важную кульминационную сцену.
На «Аутсорсе» был похожий вызов, когда снимали эпизод с новосельем прокурора. Как снять 15-минутную сцену, в которой люди практически молча сидят за столом, чтобы это было смотреть – не оторваться?! А ведь сила актеров и режиссера сделали это возможным.
Но и ваша, операторская, сила тоже. Как это было?
Мы сняли эпизод за одну смену – была переработка. Маленькая комната на 11-м этаже, надо снимать по всем направлениям, по сюжету должна произойти смена режима света – от дня к вечеру, а потом перейти в ночь. Я разными способами менял это освещение. Мы с артистами набились в эту каморку, и… я порадовался за результат. Актеры жили в каждом своем действе и все вместе работали на общую задачу. Мне эти две сцены из двух проектов запомнились как эталоны актерского и режиссерского мастерства, как можно, находясь в одной комнате, так долго удерживать внимание зрителей.
Эта сцена уже разошлась на мемы, ее называют «игрой в кальмара» из-за салата, который ели герои за столом. Но если говорить об эталонах, то мне кажется, что им станет и ваш прием съемок «3 на 4». Как родилась эта идея?
Мне сразу «3 на 4» пришло в голову, потому что это формат того времени. Так выглядело изображение в телевизоре. Мне захотелось отрезать часть кадра по сторонам от зрителя, чтобы зажать его в тиски, чтобы стало не по себе. Пришло в голову и окошко, в которое вертухаи и заключенные смотрят друг на друга, и зритель тоже смотрит на пространство фильма через это окно за счет этого формата. «3 на 4» также позволяет взять большое количество пространства сверху и снизу. В фильме много верхних ракурсов, которые зажимают людей словно в клетку. Также много ракурсов и снизу, и бетонные потолки нависают над героями, давя их. Есть такой кадр, когда героиня Милы выходит с сигаретой из поликлиники, узнав, что беременна, и тушит окурок, а над ней не небо красивое голубое, а нависающая огромная бетонная плита. Такие вещи стали возможны за счет формата «3 на 4». Мы, с одной стороны, заперли людей слева-справа, а с другой – смогли снимать эти потолки.
Удивительно, но «3 на 4» – формат идеального соотношения сторон, золотое сечение, самый комфортный для восприятия изображения. И при этом забытый формат, как забыта гармония вообще в нашем фильме.
Это мощная идея.
Нам кажется негармоничным и отталкивающим то, что по сути является гармонией.
И это потому, что мы сами негармоничны, как бы говорит сериал.
Да. В городе Тырныауз есть несколько общекультурных объектов советских времен, которые расписал замечательный кабардино-балкарский художник Борис Гуданаев. Это сильнейшая монументалистская живопись. Он расписал местный ресторан, который в аварийном состоянии, но там невероятной красоты фреска. В аварийном состоянии в городе и бассейн, но и там есть огромное монументальное полотно. Большое количество его фресок в больнице – коллажная живопись, в которой присутствуют портреты Кранаха, Дюрера, стилистические отсылки к японской живописи. Там есть постмодернистское суперполотно, в центре которого Гуданаев поместил витрувианского человека, а вокруг него врачи, лампы… Гуданаев делает частью своей картины произведение Леонардо да Винчи, а мы берем произведение Гуданаева, в котором есть Леонардо да Винчи, и делаем частью нашей истории – такая многослойность, олицетворяющая идею формата «3 на 4» и золотого сечения.
У меня в соцсети есть подборка работ Гуданаева, мы с ним виделись, он живет в этом городе, замечательный старец. Он дал нам права на использование его произведений в фильме, огромное ему за это спасибо.
Потрясающая история. Вы весь состоите из культурологических референсов. Читала, что вам нравится и фотоискусство Димы Маркова.
Это отдельный предмет разговора. Дима – невероятный фотограф, который любил людей, любил Россию, ее глубинку; говоря о ее тяжелых остросоциальных темах, он всегда оставался на их стороне. Он поднимал неудобные вопросы сломленных людей, с порушенными судьбами, но делал это с максимальной любовью к своим героям. Я читаю комментарии, что людей в нашем фильме не жалко. Меня это расстраивает. Я сострадаю и сочувствую всем. Наши герои во многом доходят до полного мрака, но я все равно на их стороне. Дима, снимая людей, у которых не сложилось, тоже с сочувствием это делал, и его фотографии становились картинами, а не просто бытовыми сюжетами. То же делает и Рой Андерссон, только он воссоздает реальность, а Марков видел в реальности картинность и театральность. Мы тоже хотели добиться такого эффекта в нашем фильме: взять бытовую фактуру и увидеть в ней что-то большее, метафизическое.
Вам это удалось, и во многом помогла барочная музыка. Это же вы ее принесли на проект, вы ее любите, слушаете?
Люблю, слушаю, особенно последние два года. Собрал трек-лист, отправил Душану, сказал, что эта музыка такая же вечная, как вулканы и океан в нашем фильме, и он ответил: «Подумаю». Потом увидел, что Душан ее использовал в первой монтажной сборке, чему очень порадовался. Барочная музыка – это все-таки разговор с Богом. В нашем случае тоже идет разговор о вечном, об экзистенциальных переживаниях. Одиночество и драма человека на фоне величественной вечной холодной природы.
Потом историю подхватила наш креативный продюсер Ольга Никулина, которая придумала поставить старинные гравюры на титры. Потом мы пришли на премьеру и увидели, как ребята из Okko построили в кинотеатре древнегреческие колонны и опоясали их колючей проволокой. Потом вышел финальный постер, где есть извергающиеся вулканы и где персонажи выглядят как герои «Последнего дня Помпеи» Брюллова. Я в большом восторге от того, как ребята из Оkko провернули позиционирование проекта. Помимо свободы, которую нам дали, они и сами так услышали все эти темы и так креативно донесли их в медиапространство… Одна только плиточка на постере за героем Ивана Янковского, превращающаяся в нимб, чего стоит. Счастье, что столько талантливых людей приняло участие в этом проекте.
Не могу не вспомнить и очень талантливого человека из нашей группы – художника-постановщика Дениса Исаева, мы уже три проекта с ним сняли; потрясающую художницу по костюмам Дашу Фомину и всю ее команду. Даша работала на сериале «Слово пацана», но она не действовала по шаблону, не привносила к нам на площадку просто маркеры эпохи 90-х, она сразу начала такие вещи предлагать! Ее примерки костюмов – отдельное счастье. Она делала целые выкладки по каждому герою, и мы вместе придумывали развитие этих образов. Например, как она превратила героиню Даши Котрелевой из серой мыши в ангельское существо, которое улетает в космос в скафандре.
«Аутсорс»
постер к проекту
Кстати, конкретно по истории героини Даши Котрелевой у журналистов развернулась полемика: многие пишут, что она – положительный персонаж, потому что не дала собой манипулировать, она уезжает и избирает свой путь. Но она же избила мать своего любовника, украла деньги… Как вы эту сцену снимали? Я с Дашей отдельно говорила, ей было очень тяжело, это был первый съемочный день.
Да, это холодный, тяжелый вход в проект. Такое должно на пике играться, ей было тяжело. Но это была и смешная сцена в каком-то смысле. Как она кусала Ольгу Лапшину, лежа на полу! Оля чудеснейшая, я с ней работал третий проект! У нас вообще просто невероятный второй план артистов, например, Виталик Коваленко, мною обожаемый. Когда такое происходит в кадре с артистами, просто забываешь обо всем. Это экстаз! Тебе первому приходят эмоции, которые будут транслироваться дальше. В этот момент чувствуешь эксклюзивность происходящего.
А я объяснюсь в любви к Эльдару Калимулину, обожаю этого парня. Крупные планы в сцене с Янковским с ампулой в руке – что-то потрясающее!
Эльдар – супер! Мы три проекта с ним сделали. Снимали его в «Майе», он был сделан еще в эпоху телевидения, Эльдар только учился на втором курсе, но уже тогда было понятно, что он суперкрутой. Думаю, мы от Эльдара увидим еще много мощнейших ролей.
Про «Эру», красный цвет, старых мастеров и семью
Батыр, не могу не спросить еще про одну вашу работу, произведшую сильное впечатление, фильм «Эра». Мне кажется, он недооценен, обделен наградами и призами.
«Эра» – моя любовь. Обожаю эту картину, переживаю за ее судьбу: ее нет ни на одной из платформ. При том, что это абсолютно зрительское, эмоциональное, но при этом максимально эстетское кино. «Эра» – произведение невероятного человека Вени Илясова. На мой взгляд, это один из самых талантливых людей из тех, кого я встречал в жизни. Он выдумщик, у него сто идей одновременно в голове. Режиссер, который вырос в казахском селе на границе с Россией с населением 2 тысячи человек, который смотрел Муратову по телевизору и потом приехал в Москву. Он абсолютный самородок.
В «Эре» еще потрясающая и тоже недооцененная женская роль Марианны Шульц.
Недавно было вручение премии «Ника», в женской номинации победила Юлия Снигирь. А я до этого показал «Эру» ей и Жене Цыганову, Юля была в восторге. И на церемонии она заявила, что отдает свою «Нику» Марианне Шульц. А потом Женя Цыганов подарил свою «Нику» Юле, а Юра Борисов – Ане, своей жене. Такой марафон получился, я очень был тронут.
Для меня загадка, как устроены эти шорт-листы премий. Могли бы Марианне присудить и «Открытие года», могли бы Веню где-то отметить. Справедливости ради: мы получили два приза на фестивале «Новое движение». Нам дали Гран-при и приз за лучшую операторскую работу, и это стало толчком – у нас был хоть небольшой прокат в кинотеатре «Художественный», в «Иллюзионе», мы по городам чуть-чуть поездили... Но мне кажется, у этого фильма может быть больше зрителей, чем есть сегодня.
Хочу сказать, что я просто ложками вкушала роскошный визуал фильма, каждый кадр можно обрамить и повесить на стену, как картину. Писали, что референсы связаны с фильмами Муратовой. А с Альмодоваром разве нет?
Этот фильм для меня – о матерях, а эта тема относится к творчеству многих больших мастеров, которых мы с Веней любим. Фильм – возможность перенять у них эстафету. «Эра» еще и история про сепарацию, про трагическое взросление. Мы цитируем и Муратову, и Рустама Хамдамова, и Феллини. Это поклон тем большим мастерам, на фильмах которых мы выросли. А вот Альмодовара Веня не смотрел. Безусловно, это кино про приобретение своего языка, про это экзистенциальное переживание – как говорить, когда такие титаны за тобой. Для меня территория, на которую мы зашли, стала большим приятным сюрпризом. Такого кино сейчас не снимают. Тем непонятнее снобистское отношение некоторых кинокритиков и членов жюри типа «Что мы возимся с этой эстетикой, которая осталась “там”? Дайте свежий язык, панельки в кадр». Наш фильм оказался не в мейнстриме авторского кино. Он как белая ворона.
Он – цветная, красная ворона.
Да, цветная ворона, и нам как бы говорили: что это вы тут со своим красным лаком на ногтях Эры? А мы это делали специально, потому что цвет ушел, он в воспоминаниях. Эра приезжает в обычной одежде в дом матери, которую, по сути, не знала, и начинает примерять ее жизнь, ее платья, музыку ее ставить. Возможно, зритель еще вернется к этому фильму. Говорят, что его появление обсуждается на платформах. Мне кажется, что картина достойна этого, я горжусь этой работой.
Батыр, не могу не отметить: специфическая эстетика, транслируемая вами в кино, получает продолжение и в жизни: вы так необычно выглядите. Это всегда какое-то ожидание: в чем придет Батыр на премьеру? В какой шапке, в какой жилетке, что за серьги, что они означают? Расскажите, как рождаются ваши образы.
Сами собой. Мне нравится их придумывать. Я экспериментирую на себе. Лазаю по секонд-хэндам.
У вас какой-то балканский стиль?
Не знаю, я его не характеризую. Какая-то цыганщина – однозначно.
Когда вы в первый раз вышли с Душаном на сцену, я подумала, что это сербская община так колоритно себя представляет.
Кстати, у меня много друзей из Югославии, в Москве жило большое комьюнити. Когда в 1996 году у них началась война, многие уехали из страны. Я дружил с сербами, но Душана в той тусовке не было. Хотя потом выяснилось, что у нас много общих знакомых. У Душана жена – архитектор, и мои друзья-архитекторы с ней дружили.
В общем, связь с Сербией у меня была еще до нашей общей работы. Это было предначертано. Более того, мою дочку зовут Вишня, а это сербское имя.
Батыр Моргачёв с дочерью Вишней
фото из личного архива
Удивительно! Я видела в интернете потрясающие фотографии и других членов вашей семьи – бабушек, дедушек. Расскажите о них.
У меня по линии отца родственники были судостроителями, они владели верфью в Ростове-на-Дону. После революции эту верфь национализировали, и моя прабабушка, родившаяся в среде предпринимателей, сказала семье: «Вы все очень далеки от народа» – и ушла организовывать сельскую школу. А мой папа был воспитан этой бабушкой. В этом смысле папа тоже такой толстовец. Он родился в Ростове, ему в этом году исполнилось 88 лет, и он в абсолютно трезвом уме. Я очень благодарен ему. Он – главный человек в творческом плане, который меня сформировал.
Кстати, когда мы снимали «Трассу», ко мне на съемки приехал папа. Ростов-на-Дону недалеко от Минвод, и мы с ним поехали на его родину. Он там не был 50 лет. Мы ходили по городу, на него нахлынули воспоминания. Я предложил пообщаться со стариками, которые, возможно, жили здесь в то же время. Мы брали интервью.
Судостроители Анисимовы на своей верфи в Ростове-на-Дону
фото из личного архива Батыра Моргачёва
Папа – документалист, и я снимал документальное кино о том, как документалист попал к себе на родину. Было трогательно.
А как вы восстанавливаетесь от сложных проектов?
Как правило, еду на природу, занимаюсь плаванием, провожу время с дочкой, с семьей.
Готовы ли вы погружаться снова во что-то тяжелое, глубокое, философское?
Есть новый проект, по договору говорить о нем не могу, но грядет что-то очень интересное.
Заглавное фото: личный архив Батыра Моргачёва